Я работал в Ла Скала
«Я работал в «Ла Скала» — так шутил, уже после войны, участник итальянского сопротивления Лейкин Зиновий Лейбович (Львович) или Михайлов Леонид Алексеевич – именно этим именем (псевдонимом) он представился немцам, понимая что с его настоящим именем в живых его не оставят. Михайловым Лёней он остался до самой репатриации. Такие изменения имён и фамилий, конечно, затрудняют поиск советских партизан – но возможно именно такой шаг спасал им жизнь.
Родился Зиновий Лейбович 8 октября 1924 года в старинном городке Стародуб, в настоящее время – Брянской области. В городе который за свою более 800-летнию историю входил и в состав Белоруссии Гомельской губернии, и Украины (Черниговской губернии) и России (Брянской области) — «Наш петух поёт на три республики». Отец работал слесарем, а вечерами подрабатывал игрой на скрипке в местном кинотеатре. Семья была очень музыкальной, помимо скрипки отец играл на гитаре и трубе, а двоюродный брат отца профессор Московской консерватории, солист-флейтист Государственного симфонического оркестра Юлий Ягудин, родной брат отца Лазарь Эммануилович Зархин, руководил духовым оркестром. С игрой на фортепиано у маленького Зиновия не сложилось, но позже его приняли в самодеятельный струнный и духовой оркестры.
В новом учебном году 1940-1941 он организовал свой оркестр, а к марту 1941 на смотре оркестр занял первое место среди художественной самодеятельности. 18 июня оркестр выступал в Орле – , а 22 началась ВОЙНА…
Зиновия зачислили в истребительный батальон при городском отделении милиции для борьбы с диверсантами, готовили к отходу в леса и к партизанской деятельности, в случае прихода немцев в город.
В то же время семья Лейкиных готовилась к эвакуации, 17 августа немцы вошли в город, перед этим нанеся авиаудары. В суматохе, организованной эвакуации не получилось и тысячи людей потянулись к переправе на Десне к селу Середина Буда. Зиновий с мамой не смогли найти отца с Пашей, пятнадцати лет и шестилетнего сынишку Володю: так они вдвоем продолжили путь до станции Касторная, затем до Сталинграда за Волгу и потом эшелоном в Чимкент (город на юге Казахстана). Мать устроилась помощницей по хозяйству к землячке, директору чимкентской школы, а Зиновий устроился на стройку химзавода, устанавливал паровое опотление.
В январе 1942 года решил, что нужно на фронт, но 17-летнего не брали, и он решил попроситься в воинскую часть в оркестр. После двух недель пришел приказ об отправке на фронт:
«Настал момент посадки в вагоны. Родственники и знакомые бросились к своим отъезжающим. Мать обняла меня. Я не мог оторваться от неё — столько горя было в её глазах. Последнее, что осталось у неё после потери всей семьи, уходит в неизвестность. До сих пор помню её плач и взгляд, полный горя.»
Дорога на запад
«К утру мы прибыли на место, на фронтовые позиции недалеко от города Лисичанска. Вместо оружия нам вручили ломы и лопаты. Приказали рыть траншеи и строить доты … На нашем участке фронта всё было спокойно. Занимались повседневными работами: ходили на стрельбище, проводились политзанятия. Меня, как комсорга батальона, время от времени вызывали в политотдел полка и инструктировали, как, какими методами проводить политагитацию.»
В июне 1942-го обстановка поменялась, и наступление немцев стало расти. 102-я пехотная дивизия получила приказ отходить, после перехода Керчика налетели немецкие самолёты. Было принято решение двигаться только вперед, искать свои части и командование. Вышедших из окружения, группа с Зиновием нашли возле станицы Богаевской, их поставили оборонять плотину через реку Маныч. В тот же день начались бои, в одном из которых Зиновий был ранен. 28 июля 1942 года Лейкин стал военнопленным.
Плен
«– Юдэн ун комиссарун ап! – то есть, «евреи и комиссары выйти из строя!». К тому времени ко мне стал возвращаться слух.»
Так как никого знакомого в строю не было, Зиновий из строя не вышел, немцы стали сами выводить тех кто был похож на еврея, многие ими конечно не были, в то утро 50 человек были расстреляны. Трое и четверо суток военнопленных гнали до Новошахтинска, где пленных разместили в деревянных бараках. Конвоировали лагерь финские солдаты, у каждого был длинный хлыст с грузом на конце, которым они подгоняли пленных или били без всякого повода. Спустя месяц, военнопленных погнали в Новочеркасск, жители бросали в колонну хлеб, вареную картошку и другие незамысловатые продукты, за подбирание продуктов с земли на спины пленных обрушивались десятки ударов финского хлыста. После прохода через весь город, их погрузили в вагоны – так пленные попали в Таганрог. После голода и побоев в таганрогском лагере, Лейкин попал в украинскую группу, которую переправили в донецкий лагерь в посёлке «Петровка», в котором хоть изредка, но кормили. Это был первый лагерь, в котором заключенных дезинфицировали и регистрировали – так Зиновий стал Леонидом. В лагере Леонид работал как все и участвовал в оркестре. В начале февраля 1943 года, часть пленных перегнали в Никополь для работ в каменном карьере. В июне наступило время отправки в другой лагерь, на этот раз это оказался лагерь «Шварцвальд» под Берлином, где 500 пленных пробыли несколько дней. Затем их вновь погрузили в закрытые вагоны и отправили в Италию, во временный распределительный лагерь. Так из этого распределителя Леонид-Зиновий попал в Милан.
Милан
В Милане пленных разместили в здании общежития Университета им. Муссолини, это было огромное семиэтажное здание, используемое немцами как гостиница. Первой задачей вновь прибывших было убрать двор, подмести и убрать все помещения, установить мебель.
Однажды подметая двор, с напарником Николаем Линником, родом из Ахтырки, что под Харьковом, заметили девушку блондинку, оказалось она прекрасно знает русский. Она поведала историю своей семьи:
«Родилась и жила до 1938 года в Ленинграде. Её предки были подданными Италии, в России жили со времён Петра Первого, не меняя своего подданства. На основании указа советского правительства в отношении граждан вражеских государств её семья была выслана из Советского Союза. Звали её Инной. Здесь же сантехником работал её отец Максим Молинари. Через некоторое время к нам подошёл отец Инны, мы познакомились. Он стал часто приносить из дома что-нибудь съестное. Вообще, он был типичным русским мужиком, а его жена вообще была русская. Иногда он рассказывал нам под большим секретом, что творится в России на фронтах. Чувствовалось, что он болел за Советский Союз, несмотря ни на что…»
Месяц спустя, после нашего знакомства, Максим обратился с просьбой раздобыть бензина у немцев для нужд итальянского сопротивления. Так, трое советских пленных Зиновий, Николай Линник и Иван Белоконь стали вместе с бельгийцем Цезарем, воровать бензин у немцев и передавать канистры через отверстие в стене на нужды сопротивления. Милан периодически бомбили, одна из бомб угодила во двор театра Ла Скала, появилась новая работа для военнопленных – убирать обрушившуюся лепнину и стены соседних домов — «Я работал в «Ла Скала».
Однажды не повезло с передачей очередных канистр с бензином: в тот момент, когда Зиновий поставил их уже в отверстие в стене, завыла сирена и в небо взмыла сигнальная ракета, начальник караула, который выскочил из на звук сирены – наткнулся на воришку. После этого всю группу из четырех подельников, закрыли в подвале, а утром отправили в моденский лагерь для итальянских солдат. Лагерь был недавно построен, огорожен высоким забором и проволокой под напряжением. В отличие от лагерей на территории Советского Союза, в этот лагерь можно было передавать посылки, и каждый день возле КПП собирались сотни людей, чтобы облегчить участь своих родственников в застенках. Итальянцы частенько делились с русскими, которых было в лагере совсем немного, но отношение к ним было более чем хорошим. Бельгийцу Цезарю и итальянцам казалось верхом издевательства над пленными – это процедура разнашивания сапог для немецкой армии :
«На этот плац заводили одновременно человек двадцать. Заставляли одевать на ноги новые немецкие сапоги на номер меньше размера ног. На плечи – вещмешок с камнями весом 25-30 килограмм. Гоняли несчастных по плацу до изнеможения. Кто не выдерживал, того избивали».
Рассказам о том, что творят немцы на русской земле – они просто не верили.
Чтоб не подвергаться таким зверским издевательствам, по мнению Цезаря, нужно было бежать. Он предложил бежать через туалет …
Раздобыв резиновые перчатки, Цезарь всё разведал и составил план побега.
Канава была около полукилометра длинной, глубиной около метра и заполнена на 20 см. нечистотами. Беглецам нужно было ползти медленно и тихо, чтобы не быть замеченными охраной. После канавы друзья по тропинкам направились в горы.
В первой же деревне нашли дом, куда их пустили, хозяин Роберто подогрел воду для купания и дал им новую одежду, а его жена помогла обработать раны. Оказалось, что уже более двух месяцев племянник Роберто находится в том же лагере. После короткого знакомства, группу беглецов на лошадях переправили в другую деревню, а из неё в третью – всё выше в горы. Через несколько дней, когда раны немного зажили, товарищей подготовили для путешествия в Милан – подстригли, побрили, дали не новые, но вполне хорошие костюмы. В Милане Зиновию с друзьями удалось разыскать Инну и Максима, с помощью итальянцев, которые их разместили на квартире. Через 10 дней, сообщили, что готов план перехода в Швейцарию. Николай решил остаться, дела сердечные не давали ему покоя, уже больно ему понравилась племянница приютившей их семьи.
Альпы
Переход черед Альпы в Швейцарию проходил через горнолыжные трассы, вместе с советскими пленными Родину покидали молодые итальянцы призывного возраста, которые не желали вступать в ряды фашистов.
В итоге семеро итальянцев, трое русских и двое сопровождающих начали свой путь. Сопровождающие очень детально описали как происходит переход :
«…надо было подойти к горной реке. По верёвке, одним концом прикреплённой к дереву, спуститься в бушующий поток. При первом касании воды как можно крепче держаться за верёвку и, медленно перебирая руками, чтоб не развить чрезмерную скорость и не сорвать кожу ладоней, отдаться этому потоку. Он неминуемо прибьёт тебя к плоской скале, выступающей из воды на полметра. Когда все на ней соберутся, тогда по одному, немного разогнавшись, перепрыгнуть стремнину шириной метра три-четыре. Там изгиб реки, место неглубокое. Всплеск падающих в воду заглушается шумом потока, но голос человеческий хорошо слышен. Потому категорически запрещается разговаривать, тем более, кричать. Если нас обнаружат итальянские пограничники, то могут нас перестрелять. На том берегу – Швейцария. Стрелять по территории её пограничники не имеют права.»
Вся группа удачно переправились на швейцарский берег, в ущельях были слышны крики итальянских пограничников – но сделать они уже ничего не могли. Вскоре к группе подъехал пограничный швейцарский патруль, который сопроводил их в пограничный пункт. Оказалось, что для каждой национальности и по званию в Швейцарии отдельные лагеря, так итальянцев увели сразу, русских допросили, составили анкеты и распределили по разным местам — Цезаря, как бельгийца, отправили в лагерь бельгийских офицеров, Ивана – в лагерь русских офицеров, а Зиновия (он так же как и в немецком лагере представился Леонидом Михайловым) – в лагерь русских рядовых и сержантов. Лагерем это место было назвать трудно — размещённых кормили, не контролировали, они могли подзаработать на фермах местных жителей, приходить и уходить когда им потребуется. Слушая радио-передачи из Румынии, Югославии и других стран, группе из 12 советских бывших военнопленных пришел в голову план о продвижении в Югославию для встречи там Красной Армии. Затейником идеи был Дмитрий Михайлов, бывший старшина, кадровый военный, 1910 года рождения, человек очень опытный в военных вопросах.
Совершили переход, ранним утром на юго-востоке Швейцарии, на одной из тропинок между двух скал, группу окружили 20 вооруженных человек, разоружили и с завязанными глазами повели горными тропами. Когда сняли повязки с глаз, оказалось, что они пришли в место базирования итальянских партизан, которые воевали в раойне между Лаго ди Комо и Лаго ди Маджоре. После проверки, командир партизанского отряда, предложил помощь и проводника для прохода в Югославию, но предупредил, что сейчас участок перехода под контролем немцев и лучше бы русские остались в отряде.
В партизанском отряде
Первые дни русских не брали на задания, но потом то по-одному, то по двое начали привлекать к оперативным действиям. Вооружения в отряде хватало, кое-что было отобрано у неприятеля, иногда английские самолёты сбрасывали боеприпасы и консервы. Свободное время проводили возле костра, пели песни. В то время русских в отряде было уже 16 человек, 12 пришедших вместе с Михайловыми, 4 поляка – которые довольно хорошо говорили по-русски. Первые потери постигли отряд в июне, когда группа выполняла диверсии на железной дороге – четверо не вернулись, в том числе Валентин Радкевич из Белоруссии и Саша Ванеев из Рязанской области.
Немцы плотно сжимали район действия группы, и чем выше в горы поднимался отряд, тем меньше партизан оставалось:
«В первом большом бою погиб наш Дмитрий Михайлов. Погиб на моих глазах, недалеко от места, где я отстреливался. В этом же бою погиб самый старший по возрасту Василий Дегтярёв.»
«Нас загоняли всё выше и выше в горы. Уже кое-где виднелся снег. Стало очень холодно. На одном из привалов собралось около пятидесяти человек. Командир отряда разбил нас на несколько групп, назначив над каждой группой старшего, и сказал, что каждому старшему он укажет маршрут, по которому должна пойти каждая группа. В команду, в которую попал я, вошли два итальянца, раненный Иван Шохов, Гриша Шевель, Дмитрий Лысухин. Старший – один из итальянцев, прекрасно знавший местность, вплоть до границы со Швейцарией, куда был нацелен наш маршрут. В какую группу попали остальные четверо русских, со мной вышедших из Швейцарии, не знаю. Их больше я не видел…».
Возвращение в Швейцарию
«В этом многодневном переходе нам очень помог шоколад, прихваченный с завода. Наша надежда пробраться к своим через Югославию не осуществилась. Наш старший вёл нас по таким местам, такими тропинками, что мы только диву давались, как может человек так запомнить местность, чтобы идти практически с закрытыми глазами. Раненый Ваня не всегда мог преодолевать некоторые участки пути. Тогда мы для него сооружали носилки из палок и одеяла. Самым сложным перевалом был последний, на границе со Швейцарией.
В Швейцарии наш старший в первую очередь позаботился о Шохове. Он определил его в госпиталь, где старшой имел каких-то знакомых. Нас посадили в легковую машину и отвезли в тот же лагерь, где мы находились до того. В лагере люди в большинстве были новые, а из тех, что были несколько месяцев тому назад, осталось немного. Порядки в лагере те же. Несколько дней мы привыкали к новой, спокойной обстановке. Съездили к Шохову проведать его в госпитале. Он был очень рад встрече с нами, благодарил за помощь в переходе.»
В лагере были одни разговоры о положении на фронтах в Союзе. Многие, только и мечтали о возвращении в Россию. Только бы на Родину!
«Где-то в середине июня 1944 года к нам в лагерь пришёл человек. Представился майором Грибалёвым. Стал агитировать идти во французское Сопротивление, аргументируя тем, что англо-американцы должны скоро освободить Францию и через них мы можем попасть на родину. Сообщил нам, что имеется пункт в договоре между союзниками, по которому обязаны возвращать на родину бывших военнопленных, которые выразят желание возвратиться. Майор этот наведывался к нам несколько раз и записывал желающих. Записался и я, несмотря на то, что ни Гриша Шевель, ни Митя Лысухин отказались идти во Францию. Очевидно, не хотели больше рисковать.»
Франция. Гренобль
В конце июля или в начале августа мы пересекли швейцарско-французскую границу в районе Гренобля, на участке уже освобождённой французскими партизанскими отрядами. Мы шли по городу Греноблю строем в количестве 75 человек во главе с майором Грибалёвым под самодельным красным знаменем с песней «От края и до края, от моря и до моря», в которой запевали бывший солист Сталинградской оперетты и я. Мы шли по городу и пели с таким воодушевлением, что прохожие оглядывались и, слыша, что мы русские, так нам улыбались и хлопали, как своим освободителям. В то время российских, вернее сказать, советских людей встречали с любовью, настолько они были популярны, несмотря на то, что укрепления средиземноморского вала от высадки англо-американцев обороняли русские-власовцы и, как после нам говорили наступавшие, обороняли хорошо.
Во Франции всех расположили в казармах, и французские генералы дали всем неделю на выбор: быть зачисленным в иностранный легион или возвратиться на Родину, спустя неделю возвратиться решили 150 человек из 1000.
На оформление всех необходимых документов ушло ещё две недели, после чего машинами переправили в порт близ Марселя и посадили на корабль до Неаполя. Пленных власовцев, служащих в немецкой армии и прочих коллаборационистов – определили в трюм, назначили конвой и обтянули перила колючей проволокой.
В Неаполе расселили в военные казармы, потом вместе с сотрудниками военно дипломатической миссии Советского Союза по репатриации перевезли в Таранто, проведя со всеми беседу и заполнив карточки репатриированных. Далее опять корабль, который взял курс на Александрию. Из Александрии поездом в Порт-Саид, на автомобилях в Хайфу. В Хайфе власовцы предприняли попытку бегства, нескольким удалось бежать, бунт подавили американские военные.
После Хайфы путь следовал через Басру в Багдад, а из Ирака в Тегеран – где британский офицер передал всех советскому командованию.
«Встречали нас радушно. Стояла полевая кухня. Дородная повариха черпаком раздавала борщ и кашу. От радости встречи со своими, от многодневного голодного пути мы все переелись борщом и кашей.»
Из Тегерана в железнодорожных вагонах прибыли в порт Бэндэр-Шах, где уже ждал танкер для перевозки нефти. На палубе встречали вооруженные солдаты. Отношение было другое, совсем другое …
«… обнаружили пистолет – награду французского командования с дарственной надписью. Приказали его сдать. Он отказался. Его стали избивать. Из трюма мы слышали его крики и крики солдат, избивавших его и приговаривавших: «За французов воевал, а за Родину – не хотел!.. Мы тебе покажем партизана!»»
Баку встретило окружением вооруженных солдат. Всех прибывших, без разделения в вагонах перевезли в лагерь Петровка – в котором Зиновий уже был сентябре 1942, и вот опять спустя 2 года. Его определили в трудовой отряд по добытию угля. В перерывах между 8-часовой сменой, проводили допросы. Зиновий умолчал о своем участии в итальянском отряде партизан. После Победы лагерь расформировали, не замешанных в связи с врагом – освободили, остальных отправили в Сибирь. Зиновия закрепили работать на шахте без права переезда.
В начале 1945 года, Зиновий попросился о переводе в ДК и продемонстрировал своё умение в игре на разных музыкальных инструментов.
Мать Зиновия вернулась в 1943, после освобождения Стародуба, домой. Написал ей письмо, ведь за 4 года от него не было весточки, и его считали погибшим. Директор ДК отпустил навестить маму:
« – Пиши заявление и завтра можешь ехать. Я знаю, что такое мать! Если мать не захочет, чтоб ты уезжал от неё, то оставайся, хоть я буду об этом очень сожалеть.»
Так Лейкин остался в родном городе, но долго не мог устроиться на работу ни на учёбу, пометка «был в плену» закрывала все двери. С помощью родственников удалось получить другой военный билет в котором такой пометки не было. Вместе с троюродным братом отправился в Киев для трудоустройства в оркестр, в котором проработал более двух лет. Затем в оркестре в Клинцах.
Ни в одном оркестре подолгу задерживаться Лейкин не мог, его подталкивали идти учиться, что грозило проверкой его биографии, и тогда раскрылся бы подлог с военным билетом – исчезновение записи о плене.
Летом 1957 года, когда Зиновий был на хорошем счету в Брянской области, директор фабрики сообщил, что его срочно вызывают в КГБ. В небольшой комнате по углам сидели офицеры КГБ, разговор не обещал ничего хорошего. Жена Броня Ароновна Юзефович … двое маленьких дочерей 7 и 4 лет… что будет с ними?
Старший дал лист и попросил написать биографию, Лейкин написал согласно своей официальной «легенде», лист был отправлен в ящик стола, взамен дан ещё один лист с просьбой написать правду!
«– А теперь пишите правду.
– Я написал правду. – А он мне:
– Я правду требую! – А я – на своём. Уже подключились к перепалке другие, а я твержу своё. Тогда он открыл ящик стола, достал какую-то папку и показал её мне, спрашивая:
– Это ваша подпись? «Михайлов Леонид Алексеевич и Лейкин Зиновий Львович – одно и то же лицо»».
Опасаясь наказания за участие в партизанском отряде в Италии, пришлось написать подробно о репатриации и о месяцах проведённых в Швейцарии, но и этот рассказ их не устроил.
« – Опять неправда! Опять ложь! Я сгною вас! И другие офицеры стали задавать мне вопросы на повышенных тонах, криком, со злостью. Не успеешь ответить одному, как из другого угла спрашивает следующий. Только успевай поворачиваться. На таком допросе я был первый раз. Даже на госпроверке в лагере такого не было. Старший допрашивающий уже стал стучать пистолетом по столу:
– Где вы находились с марта по август 1944 года?
– Я был в Швейцарии.
– Нам доподлинно известно, что в этот период вас в Швейцарии не было.
– Я был в Швейцарии….
– Вам фамилия Лысухин о чём-то говорит?
– Говорит. Дмитрий Иванович?
– Да.
– Знаю.
– Что вы знаете о нём, где с ним встречались? В общем, напишите всё подробно.
Я сказал, что был с ним в партизанском отряде в Италии. Как только я это произнёс, сразу прекратились крики, отношение сразу стало другим.
Я написал всё, что помнил. А помнил в то время очень хорошо. Бумагу передал ему:
– Что мне теперь делать? Могу ли я заниматься моей работой?
– Мы теперь таких, как вы, награждаем. Идите. И спокойно работайте.
Про себя подумал: не нужны мне награды, мне бы уйти отсюда живым.
Вышел, когда уже было около пяти часов вечера. Допрос продолжался шесть с половиной часов. После встречи в КГБ мой военный билет пополнился новой краткой, но правдивой записью.»
В Клинцах Зиновий Лейбович (Львович) проработал 10 лет, выступал по всему СССР и даже несколько раз на ВДНХ в Москве. Коллектив под его руководством занимал первые места на областных смотрах. В 1967 году, коллектив под руководством Лейкина принял участие в первом всесоюзном конкурсе «Алло, мы ищем таланты» и занял звание «Лауреата». В дальнейшем хоровой коллектив неоднократно становился лауреатом Всесоюзных и Всероссийских смотров художественной самодеятельности. 14 декабря 1987 года ЛЕЙКИН Зиновий Лейбович (Львович) присвоено звание «Заслуженный работник культуры РСФСР».
В 1989 году Лейкин с семьей переехал в Москву. А в начале 90-х в связи с не стабильной обстановкой в стране и проявлению не терпимости к евреям – было принято решение выехать из СССР. 20 апреля 1991 года семья Лейкина уехала в Израиль. В Израиле, он смог продолжить заниматься любимым делом:
«В конце 1992 года в наш город прибыл Заслуженный работник культуры России, трубач, аккордеонист и профессиональный хормейстер, лауреат нескольких всесоюзных конкурсов Зиновий Львович Лейкин. После переговоров с председателем комитета ветеранов Исааком Римером З.Л. Лейкин согласился возглавить хор ветеранов войны и членов их семей.
Хор ветеранов войны «Оптимисты» – живой творческий коллектив, общественная и внутренняя жизнь которого направляется советом хора во главе со старостой. Ими были в разное время: Григорий Масловский, Виля Калика, Александр Ледер, Майя Цукерман, Валентина Лонина. Не остаются незамеченными ни рядовые дни рождения, ни, тем более, юбилеи наших хористов. Каждого из них ждёт букет цветов, дружеские поздравления, стихотворные посвящения, музыкальные номера. Редкий юбилей обходится без весёлого капустника, аудиозапись которого вручают юбиляру на память.
Вот так живёт и работает хор ветеранов Второй мировой войны «Оптимисты» из города Гиватайма.
Председатель комитета Союза ветеранов в г. Гиватайм,
администратор хора «Оптимисты» под управлением
Заслуженного работника культуры Зиновия Лейкина –
Исаак Ример
Май 2004 г.»
«В преддверии своего восьмидесятилетия могу с уверенностью сказать:
«Моя послевоенная жизнь – удалась»»
Справка:
Лейкин Зиновий Лейбович (Львович)
Год рождения: __.__.1924
Брянская обл., г. Стародуб
Наименование награды: Орден Отечественной войны II степени (Михайлов Леонид)
Источники:
«Сквозь тернии и розы» Автобиографическая повесть З.Л.Лейкин
«Альманах Еврейская Старина» №3(62) 2009 г.
автор: историк любитель
Екатерина Сергеевна Корнилкова
Сороковые Сороковые, роковые, Военные и фронтовые, Где извещенья похоронные И переулки эшелонные. Гудят накатанные рельсы. Просторно. Холодно. Высоко. И погорельцы, погорельцы Кочуют с запада к востоку. А это я на полустанке В своей замурзанной ушанке, Где звёздочка не уставная, А вырезанная из банки. Да, это я на белом свете, Худой, весёлый и задорный. И у меня табак в кисете И у меня мундштук наборный. Как это было! Как совпало – Война, беда, мечты и юность! И это всё в меня запало И лишь потом во мне очнулось! Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые... Война гуляет по России, А мы такие молодые! Давид Самойлов (Кауфман)
